В канун Нового года, 31 декабря, я получил указание из Москвы встретиться с Банди и — как сделал и он — высказать ему как бы от себя лично ответные соображения по вопросу о встречах на высшем уровне, но с ясным подтекстом, что это делается с одобрения Хрущева.
В сугубо личном и строго доверительном порядке я сказал Банди, что личные контакты между главами правительств — дело важное. Поэтому, как мне представляется, встреча в недалеком будущем между Хрущевым и президентом Джонсоном, которая позволила бы им поближе познакомиться и побеседовать по вопросам, имеющим важное значение для обеих стран, была бы полезной, даже если ее результатом было бы просто их лучшее знакомство друг с другом. Если американская сторона не готова сейчас пойти на решение фундаментальных международных проблем, а это, видимо, так, то можно было бы выбрать один или нескольких сравнительно небольших вопросов и достигнуть по ним согласия. В этой связи желательно знать, какие проблемы и вопросы могли бы, по мнению американской стороны, быть рассмотрены с наибольшей надеждой на успех. Что касается вопроса о том, продолжал я, кому должна принадлежать инициатива организации встречи, то, как думается, это не имеет существенного значения, и если для президента это удобнее, то инициатива, видимо, могла бы быть проявлена со стороны Москвы.
Выслушав, Банди улыбнулся и сказал: „У меня будет над чем подумать в канун Нового года".
Через несколько дней Банди сообщил „свои последние размышления на этот счет". Они сводились к тому, что президент сейчас занят предвыборной кампанией. К тому же его выезд за границу затруднен ввиду отсутствия сейчас в США вице-президента, который мог бы его заменить. Короче, к этому вопросу — о возможной дате встречи — в любом случае пришлось бы вернуться позже, сказал в заключение Банди, дав осторожно понять, что, скорее всего, наиболее реальный срок встречи — уже после выборов, хотя нельзя полностью исключить и другие возможности.
Впоследствии до нашего посольства дошли сведения, что определенную сдерживающую роль в отношении встречи сыграл Раск, который считал, что Джонсон еще не готов к ней.
Надо сказать, что в этом эпизоде (не в последний раз) проявилась импульсивность характера Джонсона, неумение до конца продумывать свои шаги. Сперва, как видно, он загорелся идеей встретиться с Хрущевым. Но уже через несколько дней он засомневался, остыл и отложил дело на неопределенный срок. Такие действия вызвали, мягко говоря, недоумение в Москве.
Таким образом, когда впервые Хрущев выразил готовность к встрече с президентом США без всяких предварительных условий, президент Джонсон заколебался, проявил политическую робость и не использовал связанные с этим шансы подкорректировать отношения с СССР, особенно после кубинского кризиса, к чему Хрущев в тот момент был готов. Личная встреча между ними так и не состоялась. Еще одна упущенная возможность.
Любопытную „психологическую картину" поведения Джонсона дал мне Э.Фортас, его близкий друг и давний личный юрист, знавший его более двух десятков лет.
После двух сердечных приступов, которые были у Джонсона несколько лет тому назад, он, по словам Фортаса, живет под постоянным (хотя и хорошо скрываемым) страхом, как бы не повторился этот приступ с более серьезными последствиями. Это накладывает на него незримый отпечаток, довольно характерный для лиц, перенесших такую болезнь. Джонсон инстинктивно избегает дел, требующих длительного и сложного раздумья, дел, чреватых серьезными и непредвиденными последствиями; он старается оттянуть их рассмотрение и принятие решений по ним; в тоже время он охотно занимается более „приятными" делами, связанными с ростом его личной популярности или не требующими полного напряжения его умственных и физических сил. Для принятия решений по сложным и противоречивым вопросам ему нужно время и возможность спокойно поразмыслить. Однако в какой-нибудь сложной обстановке, скажем, какого-то кризиса, когда на него „давят" со всех сторон разные и весьма сложные вопросы, требующие срочного решения, Джонсон, в силу отмеченных выше психологических особенностей, может „сорваться" и „под горячую руку" наделать вещей, о которых сам же будет потом сожалеть.
Диалог по вопросам стратегических вооружений
В первые месяцы правления Джонсона Советское правительство стремилось завязать диалог с новой администрацией по широкому кругу вопросов. Однако представители администрации, хотя и были внешне доброжелательны, по существу, уходили от этого, ссылаясь на то, что президент не имел еще достаточно времени для изучения сложных международных проблем.
Наиболее заметным был, пожалуй, мой диалог с Раском по разоруженческим вопросам, но и он носил весьма отрывочный, несистематизированный характер и не выявил ближайших перспектив на их продвижение.
В значительной мере из-за Вьетнама, а также весьма осторожного подхода советского руководства ввиду особой чувствительности предмета, не получил, как уже отмечалось, достаточно быстрого развития начатый в октябре 1963 года диалог по вопросам стратегических вооружений. С большими перерывами эти вопросы затрагивались в контактах между Москвой и Вашингтоном на протяжении 1964–1966 годов. Американцы пытались заморозить количества и характеристики имевшихся у обеих сторон стратегических систем доставки ядерного оружия, в которых у них было еще значительное преимущество. Москва, разумеется, не шла поэтому на простое замораживание статус-кво в области стратегических вооружений. Лишь к концу 1966 года администрация Джонсона стала проявлять готовность к серьезным переговорам.
Было, однако, одно исключение: определилась возможность договориться о сокращении производства расщепляющихся материалов (обогащенного урана) в военных целях. На эту тему Джонсон 22 февраля 1964 года направил специальное послание Хрущеву. Последний выразил согласие. Вскоре при встрече президент сказал мне: „Хочу подчеркнуть, что реакция в США на недавнее решение правительств наших стран сократить производство расщепляющихся материалов оказалась весьма благоприятной и обнадеживающей".
Была еще одна тема из военно-стратегической области, которая постепенно привлекала к себе внимание администрации, а именно, создавать ли в США широкую и дорогостоящую систему противоракетной обороны (ПРО), эффективность которой была еще не ясна, или заранее договориться с СССР о взаимном отказе от такой системы, которая к тому же могла способствовать дестабилизации общей стратегической обстановки. Сторонником такого отказа негласно стал министр обороны Макнамара, а также Визнер, советник президента по науке.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
